«Память о недавнем прошлом

для нас драгоценна…»

Протоиерей Артемий Владимиров

Предисловие

Прежде чем приступить к чтению, необходимо внести разъяснения в некоторые понятия. События, о которых я хочу рассказать, произошли около 40 лет назад и в точности описать их невозможно, опираясь только на память. Но современная психология объясняет возможность сделать это на основе воспоминаний, которые фиксируют уникальные события прошлого и связанный с ними эмоциональный фон. Они передаются в сознание и хранятся там, при этом мозг служит только средством передачи, но не их хранилищем. Подчёркивается, что к воспоминаниям способен только человек, а любое другое живое существо обладает только памятью, которая со временем частично изменяется или стирается полностью.

Пользуясь удобным случаем, предоставленным мне природой, я хочу поделиться своими воспоминаниями, обогащёнными остатками памяти, которые ещё сохранились. Поэтому за достоверность событий прошлого отвечает только сознание, а мелкие детали (диалоги, описание внешности), сопутствующие этому событию, приходилось реконструировать для создания связанного изложения.

Я надеюсь, что эти изменения органично впишутся в описываемые события, а те, что сохранились в памяти, придадут им дополнительный колорит, выступая отголоском прошлого.

ПРЕДЫСТОРИЯ

Это место, как обычно принято понимать, включает в себя, кроме самой протоки, от её выхода из Волги до впадения в Ахтубу, ещё и участок самой Ахтубы — от п. Бугор до Полуданиловки.

Дополняющие основную протоку её притоки Сухая Даниловка и Кокцетмень образовывают замысловатую паутинку водных тропинок, которые придают удивительный колорит окружающей местности.

Вся окружающая обстановка, на первый взгляд, может показаться обычной, ничем не отличающейся от других мест, расположенных по берегам рек и речушек нижнего течения Волги. Чтобы в полной мере оценить красоту мест, окружающих Парашку, нужно время для более близкого знакомства. Естественно, первыми, кто по достоинству оценил и полюбил Парашку и созданные ей удивительные природные уголки на берегу, были люди, жившие здесь постоянно, в среде которых сложилась легенда об образовании протоки.

Согласно этой легенде раньше протоки не было, а был затон, отделённый от Волги песчаной косой. На берегу затона жила семья егеря Буковского, у которого была дочь Параня, полюбившая казака из Копановки. Когда казачка узнала, что её суженный собирается в поход, она решила проводить его. В дождь и грозу она раскопала песчаную косу, отделяющую затон от Волги, чтобы переплыть на лодке на другой берег, а природный катаклизм помог ей. С тех пор эту протоку можно называть легендарной, чего она вполне заслуживает.

Несмотря на все достоинства, эти места редко посещались туристами и рыбаками в Советское время по понятным причинам. Неизвестность, трудная дорога и отсутствие минимального сервиса стояли на страже заповедного уголка.

Я с друзьями впервые побывал в этих местах очень давно, ещё в Союзные времена, когда была другая страна, где людские отношения были проще, а реки глубже. Мы приезжали почти на месяц, становясь лагерем на о. Буховский. За это время мы не только досконально изучили Парашку с её притоками, но и наблюдали те изменения, которые происходят в них и окружающих эти речки местах. Время на это у нас было, так как мы приезжали сюда почти ежегодно в течение 15 лет.

На примере нашей первой поездки я решил рассказать, как всё здесь выглядело тогда и с какими трудностями приходилось сталкиваться тем, кто решил посетить эти края в то время, чтобы сохранилась память о той молодой и чистой реке, которая, возможно, скоро может превратиться в тихий ерик со стоячей водой. Я уверен, что эта протока подарила массу незабываемых впечатлений многим людям, побывавшим на ней до открытия баз, и хочу поделиться с ними своими, старыми воспоминаниями, а современники узнают историю тех мест, которые им приходилось посещать позже нас. И ещё я надеюсь, что эта древняя история заинтересует простых любителей рыбалки, в которой не было эхолотов и навигаторов, а снасть была почти такой же, как у Чеховского героя при ловле шелешпёра в рассказе Налим.

Ч А С Т Ь 1

ПАРАШКИНА БЫЛЬ

Организация и сборы

Был январский зимний вечер 1978 года и на дворе стояла стужа, а в квартире, в которой мы собрались, стоял стол, на котором красовалась трёхлитровая банка, наполненная разбавленным пивом из автоматов в соседней забегаловке. Ещё на столе находились тарелки, в которых покоились две тушки очищенных и грубо порезанных селёдок по 1р 30коп, карандаш и бумага для записей. Вокруг стола разместились трое молодых 30летних здоровых мужиков, собравшихся обсудить перспективы будущего отпуска.

Я с Серёгой был знаком ещё с юношеских лет, и наши биографии были написаны почти под копирку. Окончив Бауманское училище, мы женились, у нас родились дочки и летняя шабашка в студенческих отрядах плавно перешла в колонию вольного поселения на дачах, где мы копали грядки и помогали жёнам ухаживать за детьми в свой отпуск. У нас были и одинаковые увлечения – футбол, в который мы играли хорошо, и рыбалка, которую хоть и любили, но знали плохо.



Третьим за столом был Лёха, с которым Серёга познакомился на работе. Он тоже неплохо играл в футбол, но основным его увлечением, стоявшим особняком от всех других, была рыбалка. Не обременённый нашими заботами, он отводил душу на больших и малых реках Подмосковья, ловил на озёрах и водохранилищах, а дачным прудикам наносил невосполнимый урон. Он сам изготавливал нужные ему снасти, или знал, где и как их достать в наше время тотального дефицита. В общем, это был настоящий профессионал, в отличие от нас, освоивших к тому времени только бамбуковую трёхколенку, которую мы пускали в дело на ближайших к дачам речушках и прудах.

Молодые и здоровые, мы любили пиво и часто встречались в специализированных заведениях, чтобы поговорить о наших увлечениях, мечтах и планах. Мы уже говорили Лёхе, что готовы выпорхнуть из тесных Московских квартир на лоно окружающей природы, только не знаем куда. И вот, он приехал с конкретным предложением, взяв на себя функции гида и организатора.

Он начал с того, что в прошлом году побывал с другом на нижней Волге, а конкретно, в районе какой–то Парашкиной протоки, и ему там очень понравилось. Почти безлюдное, редко посещаемое место, хорошая жаркая погода и отличная рыбалка позволят нам уйти от суеты большого города и с головой заняться своим любимым делом. Начало нам понравилось и все выпили по кружке пива в честь того, что лёд тронулся, а Лёху понесло дальше. Он говорил, что там сомы могут проглотить футбольный мяч, сазаны затащить в коряги, а неведомая нам рыбка чехонь рвётся, когда вытаскиваешь её из воды и нередко рыбаку достаётся только её голова. Под конец, он пообещал, что мы привезём по рюкзаку вяленой рыбы, если очень постараемся.

От такого приза невозможно было отказаться, так как её нигде не было, а я ещё помнил мешок с воблой, который отец покупал мне на лето, и он вызывал самые сладостные воспоминания детства. Я подозреваю, что Лёха уже тогда знал, что любое дело начинается с рекламы, пусть не всегда правдивой, но обязательно яркой и красочной. По нашим лицам было видно, что принципиальное согласие получено и образовалась инициативная группа единомышленников, которая решала практически все вопросы при организации наших следующих поездок.

Выслушивая дальнейшие советы и указания, касающиеся предстоящей поездки, мы только слушали и кивали, так как пиво было выпито, а советы давал бывалый человек. Он сказал, что надо ехать в сентябре, на целый месяц, когда сильная жара спадает и исчезает мошка, а вечерний комар прекращает свой прессинг, как только заходит солнце и начинает холодать. Кроме того, холодные ночи способствуют лучшей засолке рыбы, иначе она скорее протухнет, чем засолится.

Оптимальный состав команды должен состоять из четырёх человек, и у него есть кандидат, на вакантное место, которого зовут Шопик, готового взвалить на себя обязанности повара. Кроме того, две двухместные палатки придадут солидности лагерю, а отдельное купе в поезде, избавит нас от недовольства предполагаемого соседа.

Самая длинная и ответственная часть вечерней программы заключалась в составлении списка вещей, необходимых нам для автономного проживания в течение месяца. Она напоминала игру «что, где, когда», в которой капитан давно был выбран, так как уже знал, с чем нам придётся столкнуться. В результате бурного обсуждения каждый получил документ, который должен был иметь всегда при себе, как паспорт, в котором были указаны личные и общественные позиции списка, причём за вторую часть каждый нёс строгую персональную ответственность, говоря языком наших партийных лидеров.

Всё оставшееся до отъезда время было посвящено выполнению намеченной программы экипировки, для успешной реализации которой, использовались все дозволенные способы: от банальной покупки нужного предмета до просьб и уговоров получить его во временное пользование с последующей щедрой благодарностью.

Некоторые наши просьбы, вызывали у людей, которых мы просили, множество вопросов и чувство сомнения в нашей умственной полноценности. Так, блёсны, по Лёхиному проекту, мы просили нарезать нам из прутка нержавейки диаметром 20 мм под углом 20 градусов, как режут колбасу, и толщиной эллипсоидного кусочка от 2 до 4 мм. На все вопросы рабочих, помогавших нам, зачем нам нужна эта колбаса в нарезку, мы коротко отвечали им, что собираемся на рыбалку, хотя сами слабо представляли, как воспользуемся этой нарезкой. В то время мало кто ловил на блесну, а рынок этих снастей практически отсутствовал и поэтому наши помощники сначала крутили у виска пальцем, а потом помогали нам. Что поделаешь, тёмные люди.

С не менее странной просьбой пришлось обращаться в прачечную по месту жительства. Тогда, эта услуга пользовалась большим спросом, и клиенты сдавали бельё в чистилище в верёвочных сетках, которые нам и были нужны в качестве садков для рыбы. Мы уговорили хозяйку заведения подарить нам несколько рваных сеток, которые после ремонта и незначительных доделок можно было использовать для наших целей.

Похожим образом каждый заполнял позиции, выданного ему списка, в котором после успешного приобретения предмета рядом с его названием ставилась «птичка». Когда эти «птички» слетелись в стаю, сознание невольно объединило их в один большой этап — сборы, конечным этапом которых была самая важная, но грязная работа.

За неделю до отъезда нам предстояло накопать навозных червей на всю рыбалку. Там, куда мы собрались ехать, в песчаной почве они не водились, а лучшей наживки для белой рыбы мы не знали. В этой работе участвовали все члены команды, а больничные и справки от жён не рассматривались. Сама работа проходила у старого заброшенного коровника недалеко от кольцевой дороги в районе Тёплого стана, где сейчас стоит современное здание Газпрома. В том районе проживал Лёха и когда норма выполнялась, червяки пересыпались в прочный мешок из под картошки предварительно наполненный на половину местным грунтом и передавался Лёхе на ответственное хранение до поезда. Настроение во время сбора обычно было приподнятым, и мне почему-то всегда вспоминались слова из старого Советского фильма «Подвиг разведчика», где главный герой говорит: «Вы болван, Штюбинг, собирайте щетину и она превратится в золото». Мне казалось, что она очень точно раскрывает конечную цель работы, которой мы занимались. Не трудно догадаться, чем мы занялись, переворошив всю кучу перепревшего навоза, а впереди маячил долгожданный отъезд.

А где-то за 40 дней до отъезда мы взяли билеты на пассажирский поезд Москва – Астрахань, который должен был стартовать 4 сентября и останавливался на две минуты на забытой богом, но нужной нам станции Чапчачи. Скорый поезд «Лотос» этим преимуществом не обладал, и Лёха после покупки билетов дал телеграмму мужику, обещавшему нам помочь, с указанием даты отъезда, а также номеров поезда и вагона, в котором мы едем.

Дорога

Утром 4 сентября мы стояли на перроне Павелецкого вокзала, а рядом громоздилась куча рюкзаков и сумок. соизмеримая по объёму с купе поезда. Нас это слегка напрягало, до тех пор, пока проводница, хотя и с недовольным видом, разрешила нам погрузиться. В то время отсутствовали нормы и санкции на количество перевозимого поездом багажа, но мы сами понимали, что превысили их в несколько раз, будь они самыми драконовскими. В итоге, пришлось рюкзаки с мягкими вещами оставить на полу, в качестве спального места, так как верхние полки были заставлены вещами до предела возможного.

В наше купе зайти было нельзя, а можно было только вползти и выползти, так что все обязательные процедуры с билетами проводница выполнила, стоя в коридоре вагона, где и была премирована нами за своё лояльное отношение. После этого чувство невольной вины перед железной дорогой и её представительницей быстро улетучилось и началась торжественная часть, которая закончилась глубокой ночью небольшим песенным концертом. Утром мы с удивлением узнали, что концерт понравился далеко не всем, и напряжение в вагоне возросло. Оно достигло своего апогея, когда мы, готовясь к выгрузке, перетащили все свои вещи в тамбур и перегородили сообщение между вагонами. Пора было покидать тонущий корабль и пересаживаться на другую посудину.

Поезд на две минуты притормозил на станции, а мы побросали вещи на землю, бережно опуская только содержащие бьющийся материал. Станция была маленькая, и на ней умещались только первые два вагона, а остальные, включая наш, останавливались в чистом поле. К нам сразу же подкатил трактор Беларусь с прицепом в виде тележки, из которого вылез мужик нашего возраста с широкой улыбкой на лице и также широко расставленными руками готовый обнять любого, выгрузившегося из поезда. Лёха, перестав собирать разбросанные вещи, издал приветственный клич и, подскочив к нему, попытался, вместо объятий, провести борцовский приём, в результате которого они оба покатились по земле. Оказывается, это был их ритуал при встрече, сложившийся с прошлого года, по окончании которого познакомились и мы. Мужик представился Колькой, но Лёха называл его Хохлом, потому что было у него что–то неуловимое от этого народа. При общении Колька оказался простым и весёлым человеком, который резонно считая, что Лёхины друзья такие же, как и он, сразу пригласил нас к себе в п. Бугор отметить встречу и переночевать, а уж наутро продолжить путь до места. Так как наступал вечер, а ночевать нам было негде, мы, конечно, согласились и, погрузив вещи в тележку, отправились в гости.

У Кольки в п. Бугор был большой кирпичный дом с участком соток шесть. На участке, между кухней и домом, была большая площадка, куда он и завёл трактор. Вокруг дома росли небольшие деревца грецкого ореха, а на специально укреплённых шестах раскинулась виноградная лоза. У забора приткнулась небольшая бахча с большими арбузами и дынями, готовыми к употреблению, а на огороде скучали помидоры и перцы, посаженные, видимо, на всякий случай. В загончике, за кухней, хрюкал кабанчик, а за порядком на всей этой территории следила маленькая собачка Чарли, которая встретила нас громким лаем и злобным рычанием.

А Любаша, Колькина жена, встретила нас добрым словом и накрытым столом, на котором был салат из помидор и перцев, отварная картошка и жареная рыбка – всё богатство здешних мест. Конечно, мы добавили в эту композицию изыски столичной кухни, в основном для хозяев, зато сами съели всю рыбу. После приличной дозы выпитого, мы орали песни Высоцкого, рассказывали похабные анекдоты и с грустью слушали хозяина, который говорил, что рыбы в реке осталось мало и что нам надо было приезжать лет 10 назад. С этими грустными мыслями мы отошли ко сну, чтобы наутро продолжить наше путешествие.

Утреннюю прохладу ещё не съела наступающая жара, когда нас разбудил Хохол вопросом о нашем здоровье и сказал, что если мы здоровы, то ему надо поправиться. Мы были в норме, но маршрут, который он выбрал, пролегал через магазин, стоящий на самом обрыве крутого берега Ахтубы, и пока больной лечился, я огляделся вокруг. Во-первых, сразу было понятно, почему так называется посёлок. От воды меня отделяло метров 7 – 8 по вертикали, и берег казался действительно бугром по сравнению с рядом расположенными местами. На берегу, почти напротив магазина, был причал для «Ракеты», а ещё ниже по течению работала паромная переправа. От магазина берег опускался к реке, и там уже было ровное место.

А вот река первого свидания не оправдала, потому что от него всегда ждёшь большего, чем видишь в реальности. Вместо ожидания увидеть большую и полноводную реку, по которой ходят пароходы, внизу протекала полупересохшая речка шириной метров 50 — 70. От нашего берега и почти до середины, её водная гладь выглядела, как рваное платье, в разрывах которого проглядывалось исподнее дно реки в виде песчаных кос и отмелей. Там, где река лишь тонким слоем воды прикрыла свою неаккуратность, расположились чайки, которые как стежки белых ниток, стягивали своими лапками водную заплатку на этом месте. И только у противоположного берега, платье выглядело так, что не стыдно было показаться на людях. В оправдание реки, Колька сказал, что я вижу только её неухоженную часть, лежащую напротив, а с места, где был причал, и ниже по течению за рекой ухаживали, углубляя её русло, и дальше река будет выглядеть вполне достойно. Он оправдывал свою речку, как женщину, не успевшую снять домашний халат перед выходом на улицу, и на всякий случай добавил, что ещё несколько лет назад, мужики под противоположным берегом поймали белугу, которая постоянно рвала им сети.

Он сидел рядом и лечился, а я удивился тишине, царившей вокруг, нарушенной звуками лязгающих цепей парома, как будто его издавала целая колонна каторжников, бредущая по Владимирскому тракту. До этого отсутствовал общий шумовой фон, который всегда присутствует в большом городе или людном месте, где все звуки сливаются, и люди, привыкая, не слышат его. Здесь же звуки выступали не общим оркестром, а каждый инструмент, его издававший, выступал сольной партией, и когда она кончалась, а другой ещё не вступил, можно было услышать тишину, от которой закладывало уши.

Сидевший рядом хозяин этих мест её не слышал, а, приведя себя в порядок, развил бурную деятельность. Сначала мы опять сходили в магазин, где оплатили 50 кг крупной соли, обещая забрать её, когда будем проезжать мимо, и посетили кладбище убитой техники, где набрали гусеничных траков в качестве якорей для лодок. Вернувшись домой, Лёха с чердака Колькиного дома побросал алюминиевые кружки, старые закопчённые чайники, куски арматуры и ещё много другого хлама, который нам мог пригодиться на месте. Погрузив всё это в тележку и захватив по дороге соль, мы отправились преодолевать очередной этап нелёгкого пути.

Грунтовая дорога проходила вдоль берега Ахтубы, петляя и разделяясь так замысловато, что только местный человек мог разобраться в её хитросплетениях. Слева от неё росла сплошная стена дикой конопли выше человеческого роста, а со стороны реки, между редкими деревьями, мелькала Ахтуба, то появляясь, то исчезая. Там изредка встречались остатки брошенных лагерей, и мы останавливались рядом, завидев доску или столбик, редкие в этих местах. Проехав километров 10, мы достигли большой ровной площадки, выходящей прямо на Ахтубу, в конце которой стоял полуразвалившийся сарай, а в нём пустые и полные помидор ящики. Хохол пояснил, что это «помидорка», куда привозят с полей, собранный студентами урожай и грузится на баржи для продолжения пути на них. Но с началом учебного года студенты разъехались, и «помидорка» опустела, вызывая своей бесхозностью желание захватить несколько полных ящиков с собой, но вид доверху набитой тележки, как бы говорил, что с этим делом надо повременить. Начиная с этого места, конопляные заросли кончались, и были видны только помидорные поля, уходящие куда-то за горизонт, в голубую даль острова. Проехав ещё километра два, Хохол съехал с дороги вниз, к реке, и остановился. Приехали, сказал он и закурил с видом человека, честно выполнившего свою работу.

Это было место старой паромной переправы, ставшее знаменитым с постройкой рыболовной базы «Ахтуба», а тогда мы даже не догадывались на каком, в будущем святом для всех рыбаков месте, стоят колёса нашей телеги. Но так как оно было ещё не «намолено», мы, не ощущая душевного волнения, выбросили из тележки весь наш скарб на песок и, поблагодарив Хохла за помощь, попрощались с ним до будущей встречи. Оглядевшись, мы увидели, что тут Ахтуба раза в два шире, чем у Бугра из-за того, что, как объяснил Лёха, она сливается здесь с двумя протоками справа, Парашкой и Кокцетменем. Нам надо было на противоположный берег и, не теряя времени, мы принялись накачивать лодки и собирать байдарку, что делали первый раз в своей жизни, и не понимали за счёт чего она приобретает жёсткость.

Дело продвигалось споро, но приостановилось под самый конец сбора байдарки, когда оставалось уместить торчащую из середины деревяшку с цилиндрическим шарниром на вершине. Мы долго сидели в позе Роденовского Мыслителя, пока Шопик не надавил ногой на этот шарнир, после чего она заскрипела, шкура её натянулась, и, зафиксировав защёлки, мы спустили её на воду. Совершив пробный выезд на пустой посудине, мы загрузили её и начали переправу. К нашему линкору мы привязывали резинки, заполненные вещами, буксировали их до места и возвращались. В первом рейсе участвовал Лёха, который должен был указать конкретное место выгрузки. Приехав с последним рейсом каждый на своей посудине, мы перетащили вещи наверх, где была небольшая ровная площадка, заросшая репейником, но пригодная для установки палаток. Нелёгкая дорога подошла к концу, и пора было устраиваться на новом месте.

Лагерь

Речка, которая протекала перед нами, и была та самая Парашка, на которую мы ехали. Она впадала в Ахтубу за соседним поворотом, предварительно приняв в себя воды более мелкой протоки Кокцетменя.

Место нашего пристанища Лёха облюбовал ещё в прошлом году и оно того стоило. У самой воды ровный и чистый песчаный берег круто поднимался вверх метрах в 5-7 от воды, образуя отличный причал для наших лодок. Наверху росли редкие деревца, создавая разряжённую тень, а за ними в глубине острова начинался лес, заросший кустарником. Этот уголок природы был довольно обжитым до последнего времени, о чём говорили останки брошенных лагерей, но к нашему приезду соседей не наблюдалось и мы могли располагаться здесь со всеми удобствами. Очевидно, что начало учебного года сдуло с рек взрослое население отдыхающих, и стало тихо и малолюдно. Мы это поняли в первый же день приезда, который мне запомнился тем, что впервые, разместившись в с трудом собранной байдарке и, опробуя её, мы с Серёгой подошли к единственной лодке, стоящей на Ахтубе у бакена, обозначающего место слияния её с Парашкой. Больше лодок на воде мы не видели, а тишину, царившую вокруг, ощутили по стуку моющейся металлической посуды в лагере, находящемся на берегу Ахтубы более чем в километре от нас.

Закончив переезд и собираясь обустраивать лагерь, мы последовали золотому правилу русского мужика, которое гласит, что даже самая маленькая работа начинается с большого перекура, тем более, что Лёха куда-то отошёл, и давать ценные указания было некому. В этот момент откуда-то сбоку, как из-за кулис, на сцену вышел колоритный персонаж, который не был упомянут Лёхой в намечавшейся программе встречи. Это был щупленький старичок, хромающий на одну ногу (как потом выяснится, у него был протез), одетый в китель с настоящими военными орденами и прилично шепелявя представился: «Здравствуйте. Дядя Саша. Предъявите ваши документы на плописку.» В первый момент, наверное, не только я подумал, как здесь всё по-взрослому, но появившийся Лёха снял возникающее недоразумение. «А! — закричал он ещё издалека.- Комендант!» — и, подойдя к нему, дружески обнял старика и попросил его не пугать нас своими требованиями. После чего, обращаясь к нам сказал, что надо поторопиться с обустройством, чтобы вечером спокойно прописаться на острове.

Получив ценные указания от Лёхи и коменданта, мы сгоняли на противоположный берег Парашки, где в скошенном поле виднелся стог сена и набили им свои мешки, так как надувных матрасов у нас не было. Сено тогда собирали просто выдёргивая его из общей кучи, а время современных брикетов, перетянутых проволокой, ещё не пришло.

Поставив палатки, мы втащили в них мешки и немного обмяли их собственными телами

Найдя в брошенных лагерях всё необходимое, вкопали стол и две скамеечки для себя, а для коменданта из ящиков соорудили что то вроде постамента, на вершине которого красовался раскладной стульчик, на котором он выглядел покорителем горных вершин. Официальная часть прописки закончилась, когда комендант рухнул со своего постамента и был с почётом отнесён нами на руках к себе в палатку, находящуюся на выступающем в реку мысе, образующим самую узкую часть реки. С тех пор этот мыс мы стали называть «комендантским» углом.

Утром мы встали со свежей головой, благодаря волшебному действию наших матрасов, с их двойным положительным эффектом воздействия на организм. На них было очень удобно спать, так как они быстро приобретали форму тела человека, лежащего на нём, а фитонциды, содержащиеся в сухих травах, быстро вылечивали голову после удара по печени.

Осматривать окрестности мы вышли на комендантский угол, откуда была видна почти вся Парашка, а необходимые комментарии давал Лёха. Если смотреть на Волгу, то на той её стороне будет село Копановка, напротив которой вытекает одна часть Парашки. С того направления. из калмыцких степей, иногда несколько дней подряд может задуть холодный сильный ветер, который так и называют Копановским. Эта начальная часть протоки отсюда не видна, а называется она Мишкина дыра, хотя по легенде именно там пробивалась к Волге девушка Параня, раскапывая косу.

Слева вытекает вторая часть Парашки, также с недоступным нашему взору начальным участком. Её прокопали уже в наше время, чтобы сократить путь до Астрахани и постоянно чистят её русло для безопасного пролёта «Ракеты». Две части Парашки сливаются у бакена, уже видимого вдалеке, у острова, который они и обтекают. Прямой участок реки, с ровным течением по всей ширине, от места слияния до небольшой протоки слева Сухой Даниловки, Лёшка назвал Волжанкой и сказал, что здесь ловится только некрупный лещ и подлещик. За Даниловкой течение, прижимаясь к нашему берегу, накосило много деревьев и сбросило их на себя, образовав сплошной забор из сучьев, а противоположный от нас берег был пологой песчаной косой, плавно уходящей в воду. Это место так и называлось – Коса, и она была почти перед нами. А настоящая Парашка для Лёхи была от комендантского угла до её впадения в Ахтубу, а её главным знаковым местом была большая глубокая яма, которая находилась где-то на середине фарватера, прямо напротив лагеря. Её любили посещать крупные сомы, в чём мы потом не раз убедились.

Вся полученная информация была похожа на обучение ребёнка при знакомстве с близкими родственниками, с которыми ему дальше предстоит жить. После знакомства с ними надо было позаботиться и о старых знакомых, червяках, устроив их на ПМЖ в новом месте. Для этого была выкопана в тенистом месте ямка с подстеленным на дно целлофаном, и в неё загрузили мешок, со всем его содержимым, который периодически поливали спитым чаем, когда он оставался. В родном навозе им было комфортнее, чем в сухом песке чужбины, и они никуда не расползались, даже если рвался мешок.

Позаботясь о них, мы не забыли и о себе, сразу сделав солидный запас помидор, отправившись с инспекционной поездкой на поля для осмотра некондиции, оставшейся после сбора. И она того стоила. Первый раз, попав на эти поля, я подумал, что студенты собирали урожай вместе с ботвой, так как помидоры лежали на земле, а кустов не было видно, но потянув один из них, я увидел, что поднимается маленький кустик, на котором он и рос. Растение не выдержало его веса и просто легло, а плод сохранял товарный вид, благодаря сухому песку и жаркой погоде. Вкус его был не сравним ни с чем, и с тех пор я думаю, что растущие у меня на даче двухметровые зелёные кусты с красными плодами принадлежат какому – то другому овощу, но никак не помидору.

Кроме того, мы захватили с помидорки десяток пустых ящиков, нужных нам для засолки рыбы, и, вернувшись на остров, сразу приступили к благоустройству лагеря. Так как жилой квартал из двух палаток уже стоял, требовалось ввести в строй объекты инфраструктуры. В этой работе неоценимую помощь нам оказал комендант, выполнявший функции руководителя проекта и осуществлявший его техническое сопровождение. Каждый год он жил на острове с ранней весны до поздней осени, прописывая на нём туристов, и поэтому был знаком с особенностями архитектуры таких строений.

Кухня обязательно должна располагаться в тенистом месте, по возможности, защищённом от ветра и закрыта целлофаном только с двух сторон. Расстояние от кухни до палаток должно быть таким, чтобы вечерний разговор на ней не мешал, отошедшим ко сну. Место для позже построенного полога должно быть не видно с реки, но тоже расположено в тени и хорошо продувалось. Это были основные технические условия, поставленные перед нами комендантом, при сооружении данных объектов.

Основной строительный материал мы притаскивали из леса, дефицитные доски насобирали в брошенных лагерях острова и по дороге, а целлофан, марлю, инструменты и гвозди, мы предусмотрительно привезли с собой. Учитывая ТУ, выданные руководителем, работа выполнялась быстро, но иногда она прерывалась спорами в верхах, между Лёхой и комендантом по какому-нибудь мелкому вопросу. Тогда Лёха просто посылал его, чувствуя, что теряет авторитет и заявлял, что сам знает, как лучше сделать. Комендант в эти моменты обиженно замолкал, но боязнь потерять работу, а вместе с ней и лечебную дозу, удерживало его от явной конфронтации с нашим предводителем. В эти моменты одним словом «лечите», он переводил разговор на более животрепещущую для него тему и, спустя некоторое, время приходил в умиротворённо созерцательное состояние.

Стоит сказать, что строительство и эксплуатация каждого объекта имела свои особенности. Так, кухня имела мало свободного места, так как была ограничена стенами из марли и целлофана, почти вплотную к вкопанным скамейкам. Сидеть это не мешало, а вот встать из-за стола и выйти с кухни не потревожив остальных, было проблемой. Только тот, кто сидел крайним к выходу, мог спокойно это сделать и ему постоянно приходилось удовлетворять просьбы — подай-принеси. Даже осознавая умом, что они вынужденные, их частота и манера обращения могли превысить границу человеческого терпения, и тогда происходил взрыв, особенно сильный, когда Лёха предварял их своим любимым обращением «Любезный». Любую просьбу за столом он предварял этим словом, что выглядело, как обращение барина к лакею, хотя он сам никакого обидного смысла в него не вкладывал.

Сделать каркас полога было проще, чем кухни, но строгие требования к материалу объекта, предусматривающие его минимальную шероховатость поверхности, контактирующей с марлей, и его обшивка, отняла много драгоценного времени. Его делали примерно через неделю после приезда, когда первые уловы уже солились, а первые впечатления от пойманной рыбы бередили душу. Стоять среди деревьев тёплым летним днём на берегу рыбной реки с иголкой в руках, сшивая стерильную марлю, мягко говоря, было неудобно. Это был па-ра-докс, приведший к всплеску творческой мысли в нашей среде. На следующий год, в Москве, были разработаны несколько вариантов конструкций данного объекта, позволяющих экономить время на его изготовлении, но они не выдержали практических испытаний на острове. Каждый из них содержал скрытые недостатки, и программу испытаний, растянувшуюся на несколько лет, постепенно свернули, как утратившую свою актуальность.

А сооружение кухонного очага для приготовления еды Лёха совершал одной сапёрной лопаткой в течение 1 – 2 часов. Для этого он выбирал небольшой холмик рядом с кухней и, как скульптор, срезал всё лишнее, оставляя две ровные поверхности, разделённые широким и глубоким коридором, выполнявшим роль топки при заполнении его дровами. Положенные сверху на песчаные полки и аккуратно выровненные четыре прута толстой арматуры, завершали создание кухонной плиты с одной большой конфоркой. У Лёхи были сделанные из нержавейки три кана, складывающиеся один в один, и размеры плиты определялись возможностью их одновременного размещения на ней. Расположенные с боков вспомогательные деревянные полочки частично защищали рабочее место от попадания песка, а остальную отделку производил повар на своё усмотрение.

Все эти работы отняли у нас первые двое суток, а расконсервацию и наладку основного оборудования мы начали на третий день, продолжая обживать лагерь в свободное от основного занятия время.

А основное занятие, естественно, началось с обучения, так как точка наших базовых знаний, если её представить на температурной шкале, находилась где-то в районе нуля градусов, причём по Кельвину. Не углубляясь во все подробности работы, которую приходится совершать всем рыбакам, начинающим ловить новой снастью, скажу лишь, что мы учились каждому её этапу, от вязания узлов до перемотки бобины с леской на катушку. Стоя на берегу, учились пользоваться спиннингом с инерционной катушкой, а потом — им же в более тесных условиях байдарки. Лёха прочитал нам правила передвижения по реке с быстрым течением, главным принципом которых было держаться как можно ближе к берегу, используя возможные обратные течения. Искусство выбирать место и якориться на первых порах мы постигали самостоятельно, и лишь спустя время, Лёха начал рассказывать о каких-то бровках и ямках на дне, постепенно вводя нас в курс высшей математики рыбалки. Эти азы, как и многие другие, мы освоили в первый год, хотя и в неполной степени, но стали считать себя бывалыми рыбаками, до которых на самом деле, нам было ещё очень далеко.

Как уже понятно ловили мы самой примитивной снастью спиннинг – донка, в которой сам спиннинг служит только для удобства и заменяет пальцы рук. Друзья ловили с резиновых лодок, ещё не оборудованных надувным дном, а мы с Серёгой заняли трёхместный «Салют». Я думаю, что с резинок ловили многие, а вот с байдарок — единицы, поэтому расскажу, как всё было устроено у нас.

Я был чуть повыше Серёги и обосновался на носу корабля, там, где шкура байдарки закрывала мои длинные ноги и, это был плюс. А то, что пойманную рыбу, вытащенную из воды, приходилось зажимать между коленок, чтобы вытащить крючок, был такой минус, что в рыбацких штанах после рыбалки стыдно было пройти даже по безлюдному острову. Серый обживал корму, где очень скоро появился раскладной стульчик, оптимально вписавшийся в конструкцию нашего корабля. Возникшие опасения, что это уменьшит его устойчивость, не оправдались, так как всё Советское отличалось надёжностью. На корме Серёга отвечал за сброс и подъём якорей, а я был в роли основного двигателя нашей переднеприводной машины. Секция между нами служила хозяйственным отделением, которая под конец рыбалки принимала садки с пойманной рыбой, вытащенные якоря, снятую лишнюю одежду, когда становилось жарко, и другие ненужные в данный момент предметы.

Первое время на реализацию плана вывоза по рюкзаку вяленой рыбы с острова работал только Лёха, но через неделю и все остальные стали вносить посильный вклад, так что можно было включать конвейер по получению готового продукта на полную мощность. В народе он был известен уже давно и включал три обычные стадии: соление, отмачивание и вяление.

Солили рыбу мы в ящиках, привезённых с помидорки, предварительно выстилая их целлофаном. Саму рыбу мы почти никогда не пластовали, выигрывая в качестве, но проигрывая на отходах, когда погода становилась особенно жаркой и рыба протухала не успев просолиться. Наполненные ящики пересыпались солью, и ставились друг на друга. Венчал это сооружение рюкзак с песком в качестве гнёта.

Через трое суток пребывания в соли, рыба проходила стадию отмачивания, на которой часто появлялись первые отходы производства. Малейшая задержка в проведении первой стадии и жаркая погода могли вызвать порчу рыбы до её просаливания. Вытащенный брикет разворачивался и клался недалеко от воды, чтобы дать стечь рассолу, а оставшуюся соль, пустить на повторное использование. Каждая рыбка, взятая из брикета, протиралась в воде тряпочкой от слизи, обнюхивалась и руками оценивалось её общее состояние здоровья. Если её дряблый вид и нехороший запах советовали немедленно избавиться от неё, то её бросали в речку и тогда часто, уже в воздухе, она оказывалась в клюве у вездесущих чаек, в остальных случаях она попадала в садок, висящий на колу в воде, где нежилась около двух часов.

Этот процесс собирал столько мелкой рыбёшки, что не было видно дна, потому что комочки слизи были доступным кормом для них, и они сновали между ногами щекоча и покусывая их. Я не был в Китае, но думаю, что наши рыбки проводят процедуру пилинга кожи ног гораздо приятнее, чем их гарраруфа.

Однообразный процесс вывешивания рыбы в пологе, оказывается, тоже имеет свои особенности. Разногласия возникли по поводу, как вешать рыбу, вверх или вниз головой и, хотя принципиального значения это не имело, мы находили аргументы в пользу каждого варианта. Разрешились разногласия естественным образом, когда попалась партия бракованных скрепок и они стали ломаться, при прокалывании чешуи хвоста.

Вообще, надо сказать об огромной роли мелочей в нашей жизни на острове, где нехватка или недооценка какой-нибудь из них оборачивалась большими проблемами. Так у нас случилось с резиновыми перчатками, которых мы взяли мало, не учтя их недолговечность. В итоге, солить рыбу уже в середине отпуска было настоящей пыткой, исколотые и израненные руки чутко реагировали на соль. Чтобы не устраивать жеребьёвку, объявлялся набор добровольцев, которые перед пыткой крестились и прощались с остальными.

Зато взять с собой обрезки оргстекла было исключительно мудрым решением, которое Лёха предложил, основываясь, наверное, на своих частых рыбацких походах по Подмосковью. Разгоревшееся стекло горело самостоятельно даже в небольшой моросящий дождь, высушивая окружающий его хворост, и поджигало его. К тому же оно не гасло при сильном ветре, и проблема разведения костра в плохую погоду исчезла.

Для освещения кухни не выгодно было использовать электрические фонарики, так как их батарейки быстро садились, и они освещали сами себя уже на второй вечер. Поэтому, мы использовали на первых порах взятые с собой обыкновенные восковые свечи, а когда они прогорали, Лёха делал из их останков большую свечу, ярко горевшую долгими вечерами. Для этого воск от растаявших свечек он собирал в плоскую консервную банку, подогревал её и пока воск был в жидком состоянии, укладывал в него несколько колец толстой хлопчатобумажной верёвки. Когда она пропитывалась воском, её кончик выводился наружу в качестве фитиля, и он за счёт своей толщины горел как факел, пока не выгорал весь воск.

По ходу обустраивался и лагерь различными мелочами, приобретая вид удобной жилой территории. На берегу появились ящики с туалетными принадлежностями, а тропинка, идущая вверх от реки к лагерю, приобрела подобие ступенек. Наверху появились скамеечки, сидя на которых можно полюбоваться рекой, а перед сном, выкурить сигаретку и помечтать. И совсем уж домашний вид создавали верёвки, на которых висела ненужная в данный момент одежда, как раньше вывешивали стираное бельё во дворе.

Такой законченный вид лагерь приобретал к середине отпуска, когда расписание дел постепенно утрясалось, и жизнь на острове входила в свою нормальную колею.

Один день

Утром меня всегда будил птичий гвалт, который устраивали вороны во время своего первого вылета на зарядку, и какая-то непреодолимая сила выпихивала меня из палатки. Отосплюсь в Москве, всегда думал я, а здесь жалко терять время. На востоке, над Ахтубой, уже розовело небо, предвещая скорый рассвет, а над Волгой висела тёмная полоса: туда уходила ночь, скрываясь от наступающего дня. Над рекой стелился туман, но первые порывы утреннего ветерка уже разорвали его, и только отдельные клочки ещё висели над водой. Скоро пойдёт «Ракета» — подумал я и тут же услышал шум её двигателей где-то далеко, в стороне Волги. А на реке продолжалась своя, ещё ничем не потревоженная жизнь. Под противоположным берегом сом выбрался из своей ямки погреть брюхо и врезал хвостом два раза по воде от избытка чувств, а вся середина реки была покрыта бесчисленными разводами и расходящимися кругами от всплесков мелочи. Казалось, что она вся собралась здесь, чтобы обсудить ночные новости и свои потери.

Я вернулся в лагерь, запалил палочку из оргстекла и, сунув её в кучку хвороста, поставил чайник. Затем залез в мешок с червяками и взял кучку, чтобы хватило на двоих, как вновь раздавшийся шум «Ракеты» позвал меня посмотреть на это красивое зрелище, и я поспешил на комендантский угол, где были самые удобные места. Она ещё летела по Волге, но её приближающееся рычание уже было слышно отчётливо, что совершенно не пугало стайку молодых сазанов, резвившихся прямо подо мной в прибрежных корягах. Эти резвые поросята целиком выпрыгивали из воды, гоняясь друг за другом, словно зная, что их детская площадка надёжно отгорожена от проезжей части.

«Ракета» вынырнула из-за поворота неожиданно и, влетев в Парашку, пошла по прямому участку Волжанки прямо на меня, задрав нос на полном ходу. Через несколько секунд она проскочила мимо меня, свернув и сбавив ход, но, как строгая мать, прекратила игры на реке, позвав всех домой. Её гул ещё долго был слышен с Ахтубы, когда я вернулся в лагерь. Лёха с Шопиком уже встали и протирали свои резинки, мокрые от ночной росы. Когда они начали подкачивать их, проснулся Серёга и, выбравшись из палатки, сразу отмотал от рулона туалетной бумажки и направился в лес. Это было исключительно правильное дело, под которое мой организм никак не мог подстроиться. Сколько заслуженных, но нелицеприятных слов я выслушал, когда мне начинало хотеться в лес, находясь в байдарке во время начавшегося клёва. А пока, быстро перекусив, мы отправились вслед за ребятами делать план.

Возвращаясь к обеду, я первым делом снимал свои позорные штаны и вешал их на верёвку сохнуть, а уж потом начинал заниматься, как и все, какими-нибудь неотложными делами, в предвкушении обеда. На кухонном столе уже стояла миска с нарезанными луком и фантастическими помидорчиками, а в большом кане варилась уха из сазаньих голов, которые смотрели на нас удивлёнными глазами.

Призыв к столу прозвучал, как гудок парохода, прибывающего в родной порт, и немедленно вызвал стук расставляемых мисок и сдвигаемых вместе кружек. Доза в 125 гр пролетала внутрь почти пустого желудка и там, успокоившись, уже растекалась по всему телу одновременно с салатом, сопровождавшим её на этом пути. Полные миски с дымящейся ухой были согласны сразу последовать за ними, но Лёха всегда делал паузу, выкуривая сигарету и дожидаясь, когда алкоголь достигнет места своего назначения — головы. Дождавшись нужного сигнала, он начинал разбирать сазанью голову, что любил делать, постоянно комментируя свои действия: «Вот глазки, а вот щёчки» — говорил он, тщательно обсасывая каждую косточку. «А вот его черепушка, в которой сидят его тупые мозги» — продолжал Лёха, зачем-то высасывая их. И как бы подтверждая их моментальное действие задавал необдуманный вопрос сидящему крайним: «Любезный, а не принесёшь ли ты мне ещё пол-половничка ухи, а то эта уже остыла?», после чего разговоры за столом на мгновение прерывались в ожидании ответной реакции.

На жареного судака глаза уже не смотрели, а желающие, поковырявшись в нём, оставляли его на ужин. Послеобеденный сон редко включался в распорядок дня, и оставшееся до вечерней рыбалки время каждый проводил на своё усмотрение.

Кто–то наводил порядок в палатке, другой — в снастях, а в ком ещё не остыла детская страсть по удочке, мог половить краснопёрок в корягах, свесив ноги с обрыва комендантского угла. Это была процедура релаксации, позволяющая снять накопившуюся усталость и получить массу положительных эмоций. Другой кабинет такого же профиля находился в пологе, который любили посещать мы с Серёгой. Взяв с собой сигареты и раскладные стульчики, мы устраивались среди рядов подвешенной рыбы, щупая и обнюхивая её. Как ни странно, это мирное занятие действовало на нас умиротворяюще и снимало весь накопившийся негатив дня.

Утренний улов обычно присаливали, чтобы не терять время, и заняться этим мучительным делом заодно с вечерней партией рыбы.

На вечернюю рыбалку отправлялись обычно в лёгких футболках, захватив с собой одежду потеплее. Место выбирали где-нибудь недалеко от лагеря, чтобы не задержаться на воде до темноты, когда случайные моторки местных жителей могли нестись по знакомой им реке на полном ходу. Фонарики с собой на рыбалку мы не брали, и приходилось жечь спички, чтобы обозначить себя.

Вечерний клёв ничем не отличался от утреннего, и только судак обжирался на ночь, плюя на все человеческие правила, за что регулярно наказывался. Неоднократно Серёга вечером принимал в подсачек сразу двух приличного вида судаков, атаковавших один спиннинг с двумя поводками, словно боясь не успеть к раздаче еды.

Перед заходом солнца вылетал комар и своим зудением начинал настоятельно советовать заканчивать процесс, и мы, одевшись потеплее, скоро с ним соглашались.

Уже в темноте наши лодки утыкались в песок берега и вытаскивались из воды. Все мыли руки и потом, на кухне, при свете Лёхиного факела, каждый показывал их, демонстрируя свои раны в надежде избежать процесса засолки. Часто случалось, что из двух рук годилась только одна, но в наших критических условиях, это не избавляло её от призыва на работу, и она участвовала в конкурсе, как отдельная боевая единица. После того как стихали жалостливые стоны и слышимый скрип зубов, разносившиеся по Парашке, и означавшие, что процесс засолки закончен, садились ужинать и пить чай, обмениваясь планами на завтра. Перед самым сном начинало тянуть посмотреть на самые любимые человеком явления, и кто-то усаживался у костра, глядя на горящий огонь, а кто-то садился на лавочку, чтобы посмотреть с высоты на текущие воды реки и послушать, как плещется в ней рыба. Выкурив по последней, залезали в палатки, и буквально закатывались в ложбинку матраса, подготовленную собственным телом. Уже лёжа в этой усыпальнице я слышал, как под берегом окунь гоняет мальков, а где-то в глубине судак сделал контрольный выстрел, схватив зубами очередного подлещика. И спокойно уснул, вспомнив, что вороны сели ночевать на песок косы, и, значит, завтра будет тоже хороший день.

Отъезд

В оставшиеся дни мы ловили в самых разных местах, стараясь познакомиться с рекой и её окружением как можно ближе. Проверили всю Волжанку, от самого дальнего бакена до Сухой Даниловки и убедились, что весь этот участок с ровным дном посещают только мирные лещи и, изредка, другая белая рыба, а хищник туда не заглядывает.

На косе можно поймать что угодно: от карандашика – стерлядки (засушенный, он до сих пор лежит у меня дома на серванте) до жирного судака, но для этого надо встать на течение, поближе к корягам, а ближе к самой косе может замучить мелочь белой рыбы, объедающая червя. Но близость к лагерю позволяла считать это место перспективным, и требовало более тщательного исследования.

Дальнейшее течение Парашки, вплоть до впадения её в Ахтубу, изобиловало таким многообразием глубин и рыб, что говорить о них по отдельности не имеет смысла. Новичкам, вроде нас, она выдавала со своего прилавка ходовой товар отличного качества в виде крупных лещей и судаков, а мастеров, как Лёха, из-под полы снабжала жирной стерлядкой с икрой и упитанными поросятами – сазанчиками. Эти эксклюзивные товары, которые доставал Лёха, давали понять, что только более тесные отношения с рекой и личное мастерство позволят нам надеяться на её благосклонность.

Познакомились с братом и сестрой Парашки, побывав у них дома

Кокцетмень неплохо устроился в лесном массиве, отгородив себя от ветров и пыли с калмыцких степей, опасливо выглядывая из своего укрытия только при встрече с Парашкой. Жизнь его была не такой полноводной. как у сестры, но всё равно, в его доме водились экземпляры, способные заинтересовать нас.

А вот у её сестры, Сухой Даниловки, дела шли не так хорошо. Она выглядела как высохшая старушка, у которой жизнь почти остановилась, и напоминала небольшую Подмосковную речку с чередой застойных плёсов и бывших перекатов. Казалось бы, ну что взять со старушки, но, как и многие люди преклонного возраста, она хранила под периной своих плёсов ещё много богатств, в чём некоторые убедились позднее.

В ветреный день побывали на озере, расположенном у дома лесника и являющимся пристанищем огромного количества раков. Идя туда, мы захватили с собой бредешок и уже там, переодевшись, полезли в воду попробовать половить их, но так увлеклись, что не заметили, как наловили около 400х сот штук. Поедая отшельников, родилась мысль, что на следующий год неплохо было бы устроить их встречу хотя бы с ящиком пива, но это была мечта, неосуществимая в данный момент.

За неделю до отъезда приезжал Хохол, и мы ещё раз уточнили, когда и где встречаемся, чтобы он отвёз нас к поезду, который проходил через станцию в 2часа ночи, а в последние два дня мы коптили рыбу, чтобы хватило на дорогу и угостить домочадцев. А с утра последнего дня начали собирать и сушить палатки и спальники, всю рыбу из полога, а также собрали в яму и закопали весь накопившийся мусор, потихоньку переправив вещи на место, которое изменить нельзя.

Когда мы в последний раз отчаливали от острова, комендант вышел проводить нас, как всегда, прихрамывая. Мы опасались оставлять этого беспомощного старика одного, но он заверил нас, что сезон ещё не закончен, и он продаст нашу недвижимость по остаточной стоимости, а выбраться с острова, в случае чего, ему поможет лесник, с которым он уже договорился. Хотелось верить, что он знает о чём говорит, и, тепло попрощавшись до следующего года, мы отчалили от берега.

В условленное время подъехала грузовая машина, взятая Хохлом у кого-то на прокат, и, побросав вещи в неё, ещё долго стояли в кузове, наблюдая, как растворяются знакомые очертания острова. Почему-то было грустно, и я понял, что период нашей вольной жизни закончился, и скоро наступят серые будни. Тут я впервые за всё время вспомнил о работе и посмотрел на свои руки, которым скоро предстоит взять шариковую ручку, и засомневался, что они это смогут сделать. Новости из-за границы острова к нам не поступали с момента, когда сели батарейки у маленького транзистора, прохрипевшего при издыхании, что наше любимое, в то время Динамо проиграло кому-то на кубок со счётом 0:6.

Вот эту кучку обросших мужиков, которая разительно отличалась от той, что была у него месяц назад, Колька и привёз к себе домой, перед дорогой. Собачка Чарли встретила нас, уже вежливо помахивая хвостом, и норовила лизнуть руки, видимо ещё помня, как эти пьяные мужики угощали её Московскими деликатесами в прошлый раз.

А нам надо было поделить рыбу, для чего, достав её всю из машины, начали сначала сортировать по видам, а затем каждый вид, по одной, разбрасывали на четыре кучки, после чего на целлофане остались лежать уже четыре кучи, более-менее равные по составу и содержанию. Указывая на любую из них, кто-то спрашивал Лёху «Кому?», и он, отвернувшись от этого богатства, называл имя счастливого обладателя. Когда все кучи упаковали в рюкзаки и вернули их в машину, сели поужинать и слегка отметить отъезд, оставив Колькину дозу Любаше на сохранение. Потом поблагодарили хозяев за гостеприимство и помощь и спросили о необходимых вещах, которые мы могли бы привезти из Москвы в следующий раз, а когда она вышла нас проводить, мы просто сказали хозяйке до свидания, залезли в машину, и Колька повёз нас на станцию.

Обратная дорога в поезде

Приехав в чистое поле, которое и являлось станцией для хвостовых вагонов поезда, мы обнялись с Хохлом, как старые друзья, знакомые уже много лет, ведь удивительно быстро сближает людей поддержка и помощь, оказываемая в трудных ситуациях. Попрощавшись до следующего года и поблагодарив за помощь, мы расстались.

Оставшись одни, мы начали готовиться к посадке, для чего постарались узнать и рассчитать хотя бы приблизительное место остановки вагона, в котором у нас было забронировано отдельное купе. Вещи сложили не кучкой, а растянули их вдоль пути решив, что в крайнем случае будем загружаться в любой ближайший вагон и уж потом, в поезде, перетащим их в свой. Двое должны сразу занять два соседних тамбура, двое других подтаскивать вещи и подавать их. Понимая, что за две минуты стоянки поезда сделать это будет сложно, договорились, чтобы те, кто будет в тамбуре, сразу срывали стоп кран, если поезд тронется. Ночь была ясная и холодная, но с нас катил пот из-за перетаскивания и сортировки вещей, а также внутреннего напряжения, которое быстро возрастало с приближением огней поезда.

Команда пиратского корабля, решившая взять на абордаж проходящий мимо торговый парусник, в первом приближении, была похожа на нас, и оставалось только крикнуть «Тысяча чертей!», когда остановился поезд, чтобы начать штурм. Но мы столкнулись с профессионально подготовленной обороной, имеющей, к тому же, свои коммерческие интересы.

Противоположные от нас части почти всех тамбуров были завалены арбузами, которые проводницы защищали своими формами с отчаянием и визгом, словно это были их дети. Подав ребятам всего несколько рюкзаков, мы с Серёгой начали носиться вдоль поезда, стараясь найти открытую дверь и засунуть в неё побольше вещей. Сорвав несколько раз стоп-кран, мы остались с упакованной байдаркой у тронувшегося в очередной раз поезда. Отчаянное положение заставило нас использовать эту тяжёлую упаковку как таран и, сметя ею все преграды, мы затащили её в поезд, а сами запрыгнули следом.

Понемногу мы стали перетаскивать вещи, разбросанные по всему поезду, в свой вагон, а просьба к хозяйке показать наше купе, неожиданно привела её в весёлое настроение. Смеясь, она объяснила, что при посадке в Астрахани, многие менялись местами или занимали свободные на своё усмотрение, и она пошла по вагону, пообещав устроить нас через некоторое время. Показав места, где можно было что- о положить или приткнуться самим, она отправилась спать походкой честного человека, явно давая понять, что не желает больше участвовать в наших дальнейших разборках. А нам приходилось будить пассажиров и просить показать сокровенные пустые места под нижними полками купе и передвинуть или уплотнить свой багаж. Когда это были пожилые люди или женщины, мы ещё себя сдерживали, а с мужиками говорили на понятном им языке. Особенно отличался Лёха, чья изысканная вежливость, граничила со скрытой угрозой, и тогда можно было услышать: «Любезный, оторви свою задницу от этой полки, а то мне некуда поставить рюкзак». Процесс размещения рюкзаков был на время прерван, когда мы проезжали станцию Баскунчак, и не могли не привезти домой по большому Астраханскому арбузу.

Уже утром мы с Серёгой обнаружили себя, сидящими в купе с двумя милыми старушками. Их купе вчера также подверглось территориальной экспроприации, о чём говорили верхние полки, уставленные нашими вещами, но на нижних они выкроили местечко, чтобы дать отдохнуть бедолагам. Пройдясь по соседним вагонам, мы обнаружили Лёху в одном из них, спокойно спящим на верхней полке в обнимку с рюкзаком, но Шопика не нашли и вернулись туда, где нас приютили.

Мы рассказывали нашим благодетельницам о подробностях посадки, как проходящая мимо открытой двери купе проводница мимоходом сказала: «Вон, вашего ведут» и кивнула головой в направлении тамбура. Поезд, остановившийся на каком-то полустанке, уже собирался трогаться, и мы, высунувшись из тамбура, увидели что Шопика взяли. По привокзальной площади его вёл под ручку пожилой милиционер, а Шопик покорно шёл рядом, опустив голову. Мы закричали и замахали руками, как бы советуя ему спасаться пока неизвестно от чего. Он правильно понял наш совет и, выдернув свою удерживаемую руку, ударил другой по рукам служителя власти, упавшего на колени и бросился в погоню за набирающим ход поездом. Убедившись, что он вскочил в поезд, мы разбудили Лёху и, встретились все вместе в тамбуре соседнего вагона, решая, что делать дальше. Но в наши, только начавшие строиться планы внесла ясность проводница, заглянувшая в тамбур, сказав: «Ну, чего собрались? Всё равно вас всех высадят на следующей станции», и хлопнула дверью так, как будто закрывала тюремную камеру.

Дела вдруг стали принимать криминальный характер, и так как покинуть поезд мы все не могли, то отправили Шопика прятаться подальше от нашего вагона, а сами остались отстаивать, завоёванные позиции. Ведь у нас столько вещей, думали мы. Ну, не могут же они высадить нас, а вещи оставить.

Оказывается, ещё как могут, в чём быстро убедил решительный вид капитана, ворвавшегося в наш вагон на станции Анисовка. С ним был молоденький лейтенант, которому он приказал встать у стоп крана, а сам, держа руку в районе кобуры, попросил нас выйти из вагона. Мы попытались начать оборону, ссылаясь на то, что все вещи не унесём, но капитан крикнул лейтенанту, чтобы он дёргал стоп кран, если вагончик тронется, обещая нам дополнительную премию за задержку поезда. Оборона продлилась недолго, и мы, второпях, забрали с собой вещи, лежавшие рядом, а другие оставили, как во время войны, приходилось оставлять родных и близких на оккупированной территории. При выходе из вагона мы слышали, как проводница шептала капитану, что с нами был ещё один по кличке Шопик, и капитан, доверив нас молоденькому лейтенанту, остался в поезде, чтобы арестовать внедрённого агента.

Лейтенант, посадив нас за решётку милицейского закутка, отнёсся к нам доброжелательно, предупредив, что капитан очень крутой, и что с ним лучше не спорить, а говорить только правду, если её вообще можно говорить. Просидев за решёткой часа два, мы были на время выпущены ради торжественной встречи нашего друга, арестованного в Саратове, стоящим в позе атланта на туалетном толчке. Он тоже захватил часть вещичек в виде упакованной байдарки и рюкзака, а гитара была привязана у него к ноге и неприлично выглядела. При встрече, он шепнул, что нас могут закрыть на три года, если будем себя плохо вести.

С Шопиком прибыл и капитан, с появлением которого началась обычная процедура заполнения протоколов, которую мы хотели предварить объяснением ситуации, в которую попали, но строгое указание замолкнуть и предупреждение лейтенанта остановило нас, и, пока протоколы не были подписаны, мы сидели молча, только отвечая на вопросы. Когда капитан задавал анкетные вопросы Серёге на вопрос о партийности, тот ответил: «Член КПСС», на что капитан удивлённо вскинул брови и переспросил: «Правда что ль?», а когда Серёга кивнул, продолжил свою работу.

Вот ему-то капитан и разрешил открыть рот после долгого перерыва, предварительно показав нам десяток заявлений на нас, написанных пассажирами поезда. Но когда Серёга изложил нашу версию произошедших событий, по капитану было видно, что объяснимая логика наших действий вызывала в нём большее доверие, чем простое обвинение в нарушении общественного порядка. После того, как Серёга закончил, капитан подравнял протоколы и положил их в папку, лежащую у него на столе. Он сказал, что верит нам, но штраф по 50р всё-таки придётся заплатить, иначе он даст ход протоколам в Москву. Денег у нас естественно не было, и мы клятвенно обещали, что по приезду, немедленно вышлем их по продиктованному адресу.

Потом мы вместе сходили на почту и отправили телеграмму на Павелецкий вокзал с перечислением всех уехавших вещей, а под конец капитан покормил нас в столовой на свои деньги и выпил с нами по 100гр из купленной им же бутылки водки. На следующий день он посадил нас на скорый поезд «Лотос» и попросил проводниц выдать нам постельное бельё, хотя билетов у нас не было. Приехав в Москву, мы в тот же день посетили вокзал и получили все вещи, вплоть до последнего арбуза, так что ничего не пропало. Потом мы набрали пива и, попивая его, написали письмо, в которое вложили штраф, а закончили словами: «Надеемся, что это происшествие навсегда останется в стенах вашего учреждения и нашей памяти».

Так удачно, хотя и с приключениями, закончилась наша первая поездка на Парашкину протоку, но потом, неоднократно проезжая Анисовку, всегда искали глазами капитана, чтобы узнать, получил ли он от нас весточку.

Другие поездки

На следующий год мы с Серёгой взяли с собой жён и детей, у которых был первый и последний шанс — перед школой выбраться в глушь, на природу и разделить с нами все прелести дикого отдыха, о котором рассказывали им весь год. Уже зная ситуацию, с которой придётся столкнуться, мы были уверены, что сумеем обеспечить им комфортные условия, без нанесения ущерба плану добычи готового продукта, который с нас никто не снимал. Шопик тоже приехал со своей девушкой, в результате чего женская половина нашей команды оказалась в большинстве, что вызвало возникновение небольших разногласий в нашей среде. Мы приехали на пять недель и к концу отпуска так устали друг от друга, что по Лёхе было видно, что грядут организационные реформы. Особенно это касалось святой предобеденной дозы, принятие которой, иногда, приходилось улаживать дипломатическим путём. К тому же выполнение плана ставилось под угрозу из-за большого количества времени, которое мы с Серёгой, уделяли своим близким. Чтобы как-то выправить ситуацию, мы почти весь улов пускали на переработку в ящики, оставляя минимальное количество хвостов, на съедение в общественной кухне. В итоге, нам до сих пор аукается голосом наших жён это недоедание свежей рыбы на рыбалке в тот год, стоит нам о ней вспомнить.

Были изменения и в основном составе команды на следующий год, куда вместо Шопика, не подошедшего нам по человеческим качествам, был включён мастер, которого все звали Борода, за эту отличительную особенность, красовавшуюся у него на лице. Он ловил рыбу в холодных Сибирских реках и даже бороздил океаны на рыболовном траулере, оттачивая мастерство при ловле акул. Но главное, что он был наш друг, которого мы знали много лет и в котором не сомневались.

А другие, незнакомые кандидаты, стремящиеся попасть в команду, проходили кастинг в тихом уголке Измайловского парка с применением сыворотки правды. Под её действием язык у кандидата на время развязывался, и он выдавал свои тайные желания ещё до утери контакта с ним.

В дальнейших поездках, численный состав команды менялся и включал от трёх до шести человек, но Лёха и кто-нибудь из основных членов присутствовали всегда. Введённые в курс дела новые члены команды посильно участвовали в выполнении плана и жили той жизнью, о которой я рассказал в первой поездке. Но жизнь в стране быстро менялась и вносила свои коррективы даже в наш устоявшийся уклад.

Разрешение на мелкую торговлю выплеснуло на улицу толпы пожилых людей, которые торговали всем, чем их снабжали истинные хозяева товара. Среди них стали появляться старушки, видимо, увлекавшиеся рыбалкой и торгующие с ящиков всё ещё дефицитной вяленой рыбой. Не скрою, что появлялась мысль составить им конкуренцию, ведь товар у нас был лучшего качества и ручной работы, но мы не стали вставать на пути экономических преобразований страны, хотя рушился главный стержень наших поездок — привезти то. чего нет.

А в середине 80х годов волна предпринимательства докатилась и до этих мест, когда, населяющий его народ стал в массовом порядке предлагать купить у него красную рыбу и икру, по приемлемой цене. Народ перестал стесняться в выборе способа выживания и открыто заявлял, что наказание и общественное осуждение за нарушение закона — ничто по сравнению с упущенной выгодой, от которой зависит его жизнь.

Всё это внесло изменения и в наши приоритетные направления в рыбалке, где на смену долгому и трудоёмкому процессу вяления рыбы, постепенно пришёл более лёгкий и простой процесс изготовления балыков крупных рыб разного вида. По инерции мы продолжали привозить вяленую мелочь, частично для себя, ведь трудно сразу отказаться от устоявшейся привычки, но больше для друзей, как доказательство того, что мы действительно были на рыбалке и загорели не где-нибудь на пляжах Чёрного моря, а в прикаспийских заповедных местах.

Постепенные изменения происходили не только во внутреннем содержании нашей рыбалки, но и в окружающей обстановке. На дороге, вдоль берега Ахтубы, замелькали машины с туристами и, как следствие, рыбаков на реке прибавилось. Не остался без внимания и наш остров, который сначала облюбовала такая же, как наша, группа, состоящая исключительно из татар, но бывших родом из Измайлово, и мы по-землячески быстро сдружились. Они обычно приезжали недели на три раньше нас и оставляли свой лагерь в наследство, что сокращало нам время на обустройство. Транспортным средством им служил свой небольшой автобус РАФ, что не ограничивало их конкретной датой оставления острова, но они спокойно делали это, передоверяя свою недвижимость коменданту, который за небольшую мзду, по-дружески, переписывал её на нас. Кроме нас и татар, теперь на острове всегда были соседи, которые периодически менялись, когда кончался их срок. Знакомство с ними происходило быстро и обычно состояло из футбольного матча, который проходил на песочке под берегом, если соперник мог набрать команду из 4х человек.

В один из таких приездов нашими соседями оказались четверо ребят, чуть младше нас, которые тут же согласились сыграть, когда узнали, что в качестве приза мы выставляем 10-ти литровую канистру портвейна. Были времена сухого закона, и я случайно приобрёл перед отъездом, ящик этого напитка и перелил в полиэтиленовую канистру, чтобы не везти тяжёлое стекло. В своих силах и сохранности канистры мы были уверены, несмотря на то, что мы сильно нарушили спортивный режим, находясь у Хохла в гостях, а ребята, уезжавшие завтра, выглядели щуплыми и исхудавшими за время своего активного отпуска. Но мы проиграли, и в процессе совместной ликвидации выставленного приза выяснилось, что ребята живут на Автозаводской и играют в школе Торпедо за этот клуб на первенство Москвы. Это сразу успокоило наше самолюбие, а досадная неудача была списана на Хохла, позволившего нам нарушить режим. Впрочем, зная уже все обстоятельства, я думаю, что канистра была обречена, при любом исходе матча.

Обживался и противоположный берег Парашки и даже ближайший к нам участок берега Кокцетменя, при его слиянии с ней, где отчаянные герои решались оказать сопротивление бесчисленной армии комаров, оккупировавших его прибрежную растительность. Видимо места для лагерей уже не хватало, и приходилось его отвоёвывать у живой природы.

Произошли изменения и во внутренней жизни нашего коллектива, когда Лёха женился, и они стали приезжать сюда вдвоём. Его жену звали Лена, но на острове она взяла псевдоним Марго и очень любила, когда её так называли. Весёлая и энергичная женщина сразу немного пригнула Лёху, но было видно, что он ограничил территорию её влияния и не позволит нарушить границы. С появлением Марго Лёха купил лодку «Романтика-1 с мотором «Ветерок-8» и стал ездить на рыбалку с женой, уловы которой показывали, какую школу она прошла. Скоро мы перешли на газ, оставив костёр только для копчения рыбы и вскладчину тоже приобрели «Романтику-2» с мотором. Мы непроизвольно стремились к более цивилизованному укладу жизни, хотя в первые годы убегали от него из Москвы. Под конец, Лёха, под влиянием жены, стал больше времени уделять улучшению бытовых условий, чем рыбалке, потому что всегда мог добыть любую рыбу в необходимом ему количестве, а заготавливать её впрок потеряло смысл.

И, наконец, Парашка, по которой раньше плыли только коровьи лепёшки, и мы пили воду из реки, отгоняя их руками, постепенно превращалась в разноцветный водный поток со сплошными цветами побежалости на поверхности. Она утеряла и своё хозяйственное значение, когда перестала курсировать «Ракета» и приказали долго жить помидорные поля. Вывозить стало нечего, и судоходство на реке прекратилось одновременно с исчезновением бакенов, обозначающих фарватер. Но значительно возросло количество Прогрессов и Казанок, появившихся в акватории от Бугра до Копановки. За рекой бросили ухаживать и, я думаю, что её ждёт та же судьба, что и ту часть Ахтубы, которую я наблюдал выше по течению у Бугра. Всё это произошло в наше время и на наших глазах.

И вот наблюдая весь этот процесс перестройки природы и общественной жизни, которая происходила в стране, поневоле закрадывалась мысль, что это только первые сигналы тех глобальных перемен, которые произойдут очень скоро. Они, как подземный гул перед катаклизмом, предупреждали, что тот уютный и закрытый от чужих глаз мир, который мы создали, скоро будет разрушен, по его стенам уже пошли трещины и начала сыпаться штукатурка. Но так я рассуждаю сейчас, уже зная, чем это кончится.

А тогда, в конце сентября 1993 года, мы лежали ночью в палатке, наспех поставленной на песке до боли знакомого нам места Ахтубы. Хотя ещё никто ничего не решил, но удивительная символика говорила, что это последнее наше путешествие. Мы заканчивали его на том же месте, с которого начали 15 лет назад. Это же подтверждал и маленький транзистор, который сквозь шум и помехи сообщал о событиях, происходящих в Москве в это время. Нас не было дома месяц, и за быстро развивающимися в то время событиями мы не успевали следить, находясь на уровне крестьян, которые не знают, кто лучше: большевики или коммунисты. Всем хотелось перемен, как пел Цой, и поэтому большевики, в лице Ельцина, ассоциировались в нашем сознании с той новой силой, которая придёт на смену коммунистам. И только мудрый Борода говорил, что нет ребята, лучше не будет, а мы со смехом его успокаивали, что если наши возьмут его на Павелецком вокзале, то выкупим его за нашу рыбу.

Уже светало, и скоро должна была приехать машина, с водителем которой мы заранее договорились, что он доставит нас на станцию. Строилась база Ахтуба, и машина привозила рабочих на эту стройку. Начиналась новая жизнь со своими правилами и отношениями, к которой уже даже можно было прикоснуться руками, подойдя к первому построенному домику базы.

Но это уже совершенно другая история.

P.S. Лёха

Катаклизм перестройки совершенно не повлиял на него. Он ежегодно продолжал приезжать на остров вместе с женой, невзирая на то, что уже работала база Ахтуба, где были более комфортные условия. Они, конечно, наведывались туда, но только для того, чтобы выпить кружечку пивка или посидеть в баре, и всегда возвращались домой, в палатку. Он приглашал с собой много разных людей, и как бы показывал им свою драгоценность, приоткрывая шкатулку, в которой она хранится. Он уже не ловил рыбу, и основная цель его последних поездок была навестить друзей, которых у него появилось много в этих местах и ещё раз встретиться с Парашкой. Он приезжал сюда даже будучи смертельно больным с предсказуемым исходом.

Во время похорон Марго нам рассказала последнюю Лёхину просьбу. Он хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли над какой-нибудь Подмосковной речкой, так как любая из них в конечном итоге впадает в Волгу. И поэтому я надеюсь, что маленькая частичка его всё-таки доберётся до Парашки и там, зарывшись в песок, у комендантского угла, упокоится навеки.

Но это не всё! Тут часть 2



Насколько публикация полезна?

Нажмите на звезду, чтобы оценить!

Средняя оценка 5 / 5. Количество оценок: 4

Оценок пока нет. Поставьте оценку первым.

Автор публикации

не в сети 1 год

Anatom

Комментарии: 0Публикации: 2Регистрация: 17-02-2023